— Седлать коней!!! — ревел внизу Добрыня, и Самсон с радостным свистом слетел с вышки на вал. — Идем на Русь! ИДЕМ НА РУСЬ!!!
Алеша прыжком взлетел на острия тынных бревен. Казарин уже пустил коня рысью, разгоняя для скока через Днепр.
— Ми-и-и-ишка!
Михайло вздел своего зверя на дыбы, остановив разбег. Алеша, как бешеный, махал руками:
— Мишка, вертайся!!! На Русь идем! ВМЕСТЕ!!!
Сбыслав проснулся, когда в затянутых слюдой окошках княжьей палаты серой мглой встал холодный, пасмурный рассвет. Ночью кто-то перенес его на лавку и набросил сверху его же походный плащ. Выспаться опять не удалось, но и пять часов — все сон, надо только окунуть голову в холодную воду. Спал одетый-обутый, так что и снаряжаться не надо, быстро опоясавшись мечом, молодой воевода неслышно прошел по тихому терему и вышел на двор. У коновязи прямо на булыжниках храпел богатырским сном Илья Муромец, над ним стоя спал Бурко. Двор был тих и пуст, лишь посередине, у составленных возов спало два десятка тревожных дружинников, похрапывали привязанные спящие же кони, да похаживали, борясь со сном, двое часовых. Бочка с водой, что утверждена была для гонцов и воинов, стояла под навесом, Сбыслав набрал ковш, выпил, затем вылил второй на голову. Сон вроде отогнало, воин вышел на Спуск и посмотрел в сторону Днепра — и реку, и оба берега покрыл туман. В рассветных сумерках казалось, что холмы парят в небесах, над облаками, но воинским разумом воевода встревожился — не перелезли бы в этой мгле враги через реку. А ведь он, как назло, не со своим полком, как надо бы, а здесь, на княжем дворе! Воин повернулся к конюшне — пора уж было седлать франкского жеребца да отъехать, ведя его в поводу, к своему полку. Издалека послышался стук копыт, окрик: «Кто идет?» и скрежет рогатки, которыми на ночь загораживали улицы. Копытный грохот нарастал, и вот из-за церкви вылетел всадник на маленьком, мышастом коньке, перешел на тряскую рысь и спрыгнул на землю.
— Улеб? — удивился воевода. — Да ты спишь ли когда?
— Некогда, братко, некогда! — крикнул странным голосом порубежник. — Где князь?
— А что стряслось-то? — Сбыслав почувствовал нехороший холодок в животе. — Что, через Днепр полезли?
— Нет, — Улеб провел по кругу Мыша, затем сунул поводья часовому. — Води пять кругов, к воде он сам не пойдет, давай, — и повернулся к Сбыславу. — Нет, у меня вои с ночи к тому берегу подплыли на челнах, смотрят — пока тихо все. Я же пошел по Белгородскому шляху доглядеть — не рыщут ли.
— Что, один? — вскипел Якунич. — А на сторожу вражью наскочил бы? Ума решился?
— Ты на меня не кричи, я не из твоих гончаров осброенных, — спокойно ответил пограничник. — Наскочил — ушел бы, мой Мышь двужильный... Верстах в двадцати от города и встретил...
— Кого? Да не томи ты!
— Ратибора Стемидовича, — ухмыльнулся наконец Улеб. — Все войско — десять тысяч, дружина, полки — все. Шагом идут, чтобы коней не притомить. А я уж сюда, скоком. Буди князя, Сбышко.
— А зачем будить-то?
Хриплый со сна, гулкий голос заставил молодых воинов подпрыгнуть, оба, хоть и не зелень дружинная, не заметили, как к ним подошел сильнейший из русских богатырей.
— Пусть поспит, — сказал Муромец. — Он умаялся, а уж не юный у нас князь.
— Ты сам-то не больно молод, — донеслось с крыльца.
Все трое обернулись — по лестнице на двор спускался Владимир. Красно Солнышко был снаряжен — хоть на бой, хоть в совет: в дорогих тяжелых сапогах, в длинной кольчуге с рукавами, на боку — широкий меч.
— Не спалось под утро, — пояснил князь. — Услышал коня — дай, думаю, посмотрю, может, гонец? Так что за новость у тебя, Улебушка? Не расслышал я с порога.
Улеб пересказал князю, как ходил дозором на Белгородский шлях и кого там встретил. Владимир глубоко вздохнул, повернулся к Десятинной и трижды перекрестился:
— Услышал Господь мои молитвы, вразумил Ратибора! Где они, говоришь?
— Если шагом идут — верстах в десяти от города, княже, — ответил порубежник.
Но мгновение Владимир задумался, затем резко кивнул:
— Вот что сделаем: ты, Улеб, вернись к своим людям да выспись, сколько можешь, чую, сегодня нам всем силы понадобятся. Сбыслав, сейчас пойдешь со мной к Ревяте, он должен был ночью плату Сигурду приготовить. Грузи серебро на воз да подбери стражу — повезешь гривны варягам и грамотку мою. А ты, Илья Иванович, иди в гридницу. Там большую печь по моему наказу с вечера растопили, помоешься. По твоему зову Ратибор вернулся — так уважь его, встреть в чистом.
Улеб и Сбыслав коротко поклонились и пошли выполнять княжеский приказ.
Оставшись наедине с Муромцем, Владимир поскреб бороду:
— Значит, думаешь, Калин Ратибора ждал?
— Думаю — его, — ответил богатырь.
— И больше ждать не будет? — напряженно спросил князь.
— Ему смысла нет, — покачал головой Илья. — Теперь не то что прежде — десять тысяч воев печенегам страшнее Заставы.
— Почему?
— Потому — они теперь Калина боятся сильней, — тихо сказал витязь. — Раньше-то налетишь на сотню, пяток срубишь, десяток конем стопчешь — ан они уже и прыснули в стороны, что мыши. А теперь — не-е-ет. А кучей, знаешь, и мыши кота едят. Так что больше Калину ждать нужды не будет.
— К полудню, не позже, он узнает, что Ратибор с войском подошел, — медленно сказал Владимир, — и больше ему ждать нет нужды... А пойдем, Илья, вместе попаримся, баню сейчас топить поздно. А уж если что — лучше чистым помирать.
Вокруг них уже ожил двор — бегали люди, из полков на смену ночным вестникам, что находились неотлучно при князе, прискакали дневные гонцы.